Правда гончих псов. Виртуальные приключения в эпоху Ивана Грозного и Бориса Годунова - Владимир Положенцев

– А-а, это я у шведа Ларсона, капитана королевских керасиров в кости взял.

Сказал и прикусил язык.

– Так, значится, вы в Ливонии воюете?

– Да нет, государь… я хотел… то было еще при Волыни.

– Ну, а коль при Волыни, тогда и ладно.

С этими словами государь принялся стягивать с пальца Федора перстень. Тот кривился от боли, но молчал.

Иван поглядел на камень.

– Рублев на шестьдесят потянет. А?

– На сто, благодетель, – ответил, хлюпая носом Басманов.

– Держи, Кашка, – протянул царь перстень парню. – Дал бы более, да, вишь, нет. Жалую сей же час опричником. Земельку земскую тебе потом подберу.

Казалось, Дмитрий всё ещё не верил, что перед ним государь всея Руси, которого в народе величают то Мучителем, то Грозным.

– Не надобно мне, – отстранил он руку с подарком. – Я ить не за деньги стоял, а за правду.

– Царево подношение отвергаешь?! – вскипел моментально государь.

– Точно, Грозный, – ухмыльнулся парень. – Коль ты царь и опричником нарек, возьми лучше к себе, предан буду.

– Хм. Шустер. Поглядим. А тебе, Федька, вот моя благодарность.

Царь со всего размаху ударил Басманова ладонью в лоб. Тот отскочил к стене, споткнувшись о лавку, растянулся на полу.

– За что, государь?

– Не смей более меня ослушиваться. Ишь, надумал за царем следить! Твое дело собачье – приказали, выполняй.

Народишко в корчме все это время сидел притихший, не смея пошевелиться. Кабатчик и вовсе превратился в соляной столб, а когда царь «отблагодарил» Федора принялся беспрестанно икать.

Царь подошел к нему.

– И с тобой за хлеб-соль расплачусь, Иван сын Григорьев. Ну-ка, Федька, что там у тебя на деснице еще блещет?

Басманов не заставил себя ждать. Быстро стянул с пальца на другой руке перстень, правда, не такой богатый, протянул целовальнику. Тот низко поклонился сначала царю, потом опричнику Басманову.

– Что с обидчиками паскудными делать? – спросил как ни в чем не бывало Федор. – Сразу на кол посадить, али для начала попытать?

Государь устало махнул рукой:

– Да ну их, утопи просто в ближайшей речке и всё.

– Слушаюсь, Иван Васильевич.

– Отпустил бы ты их, – подал голос молодец Кашка.

– Как так? – раздул ноздри царь. – Для чего же воров-то отпускать?

– Да какие они воры? Так, ерпыли брыдливые. Ты ить и вправду дел бесчестных немало наворотил.

– Что?! – вскинулся Басманов и пошел на Дмитрия. Но царь его остановил.

– Ну, продолжай, – сказал он.

– Ослобони их, пусть помнят великодушие твое царское и об том народу рассказывают.

– Может, еще и наградить?! – не унимался Федор. – Они властелина Третьего Рима чуть живота не лишили!

– Награды, конечно, не достойны, веревки достойны. Но милосердие сильнее кнута.

– Ишь, мастер какой словесный. Тебе бы в монахи, а не кромешники. Отпустил бы, да ить при смерти я. Разве не слыхал? Разнесут, что здоровый. А то мне не надобно.

– Чудно. К чему тебе это? Хотя, то твое царское дело. Токмо кто им поверит, что они с самим царем в захолустным кабаке за одним столом сидели, да еще убить его собирались?

– Ладно, жизнь отнимать не стану, но и воли не дам. Федька, определи псоватых на Сьяновские каменоломни. И все! А ты… Кашка сын Адамов, со мной пойдешь.

В кабак ворвался человек, обросший словно болотный нежить. На груди его болтался обломанный снизу деревянный крест.

– Други! – заорал он с порога. – Царь-государь Иван Васильевич помер! Осиротели!

Кто-то начал креститься, ошалело переводя взгляд с мужика на Ивана и обратно. Другие закашлялись, будто поперхнулись. Цирюльник сполз под стойку, прикрыв рот рукой. Он крестился неистовее всех.

– Помер? – поскреб голый подбородок государь. – Ну вот и ладнось, ну вот и слава богу.

Сделалось так тихо, что слышно было ожившую на окне осеннюю муху.

– Все уразумели, что я помер?! – рявкнул вдруг царь. – Ну так-то, сермяжники, прощевайте.

Оттолкнул волосатого «болотника», вышел из корчмы. За ним поспешил новоиспеченный опричник Кашка.

А в Разбойном приказе, что на Зарядье, продолжалась беседа стряпчего Губова с тиуном главного опричника Бакуней.

– Малюте по-любому конец, – говорил Василий. – Кто ж простит захудалому дворянишке Грише Бельскому, случаем выбившемуся в бояре, непотребные игры с самими Рюриковичами! Ни князь Старицкий, ни сын Иван, ни Шуйские не простят. Да даже ежели и не они займут престол, Малюте не простят обид. За его проказы многие захотят бывшего любимца государя живьем закопать. И так и сделают. А коль узнают, что это он Ивана Васильевича отравил, так народ его ужо завтра на площади растерзает. У меня есть доказательство его кознодейства. Письмо. То, что ты передал дьяку Никитину от Малюты.

– Так это ты его порешил?

– Он сам на кинжал напоролся, – быстро ответил за Василия Годунов. – Сам!

Плетнев заиграл желваками, лицо его сделалось желтым, как при лихорадке, а уши покраснели, словно их подогревали свечами.

– Да перестань же трутом махать перед бочкой! – не сдержался он в адрес Бориса. – Вся изба ужо серой провоняла.

Годунов на это лишь рассмеялся. Но трут все же погасил, подпалив предварительно свечу от лампады под Богородицей. Он подошел к Бакуне.

– Ты сам-то читал сие послание? – тихо спросил Борис.

Вопрос прозвучал зло и даже угрожающе. Бакуня хотел возмутиться наглости юнца, но, вспомнив оплеуху, передумал. Он, конечно, не сомневался, что в миг бы разделался с этим наглым переростком, но теперь было не до того.

– Нет. Письмо печатей сургучовой было скреплено.

– Тебе ли она преграда?

– Не читал!

– И даже не ведал что в нём?

– Не ведал.

– Скуратов встречался со Старицким на днях?

– Только от него возвернулись.

– Выкладывай, друже, об чем говорили, да всё в точности.

Бакуня вздохнув, передал разговор, что состоялся вечером в доме князя.

– Ага, – почесал лоб Годунов. – Теперь ясен следующий ход Малюты. Что ж, не будем его сдерживать. Ты сейчас же вернешься к хозяину, да токмо не сообщишь ему, что государь умер. Уразумел?

– Без Губова? Так Малюта меня прибьет.

– Скажешь, что решил попытать стряпчего самолично. И он подтвердил, что да, царь очень плох, что это никакой не обман и скоро отойдет, потому как… с ног до головы покрылся волдырями и черными пятнами. С Василием Васильевичем в приказе был я – Бориска Годунов. То подтвердят твои кромешники. А потом… потом вдруг я, юнец безусый, видно припадочный, бросился со свечой к бочке с порохом. Ты успел едва унести ноги, дом-то и взорвался. И нет более ни Губова, ни Годунова, коих царь послал устроить дознание в Разбойном приказе. Нет и тела дьяка Никитина, которое лежало в подвале приказа, а потому сгорело. Словом, концы в воду.

Бакуня покрутил головой, соображая, но так до конца и не понял смысла слов шустрого парня. Тот же продолжал:

– Малюта ждать не станет. Ужо утром заставит князя написать письмо Курбскому. Повезешь его Андрею Михайловичу, вестимо, ты. Так вот, то послание передашь нам, а заместо него получишь иное. И смотри, тиун, не вздумай играться с огнем. Поверь мне, ежели оступишься, не то что костей, пепла опосля себя не соберешь.

Слышать такую угрозу от какого-то Годунова, Бакуне было невыносимо. Но понимал, что выхода нет.

– Где же мы встренемся?

– Недалеко от Белого города, в корчме, что Малява держит. Знаешь, поди? – это уже спросил Губов.

– А то. Токмо мне не понятно про бочку с порохом и пожар. Как же это?

– Да очень просто.

После этих слов Борис спокойно встал, выкатил из-под стола бочонок с огненным зельем, опрокинул на бок. Часть пороха высыпалась и Годунов сделал из нее длинную дорожку. Затем так же спокойно поднес свечу к ее краю. Порох вспыхнул. Огненная змейка, шипя и разбрызгивая искры, поползла к бочке.

Бакуня глядел и не верил своим глазам.

– Что вылупился? – толкнул его в плечо Годунов. – Беги, покуда цел.

Только теперь до тиуна дошло. Он подскочил, как ошпаренный, бросился вон из избы.

А Василий и Борис, в свою очередь, поспешили из приказа через черный ход. Только успели выскочить и залечь в ближайшей канаве, как внутри дома громыхнуло так, что повылетали окна. Приказ почти сразу охватило пламенем, который гигантским факелом осветил всё Зарядье.

Пробуждение второе. Неизвестность

Оператор Юра Головин проснулся от громких голосов. На своих рабочих местах сидели его коллеги и сосредоточенно что-то обсуждали, перебивая друг друга. На их бледных лицах было сильное напряжение.

– Может, что с центральной блокировкой дверей? – говорил Петя Вельяминов.

– Ну при чем тут двери, – горячился журналист Илья Плетнев, – когда и Софокл ни на что не реагирует! Вот!

Он хлопнул несколько раз в ладоши, пощелкал пальцами, дважды повторил свой личный пароль. Но компьютер не реагировал. Сбоку на виртуальном экране пылала двойная звезда Сердце Карла. Рядом – планета Энона. Причем, довольно внушительных размеров. На ней уже можно было разглядеть материки и океаны.